О Kondo, о теле звука и о коте Ваське Уракове.

Хотелось бы сразу покаяться, сказав, что долгое время "концепция звука Кондо" мне представлялась не более чем рекламным трюком. Ища в звуке что-то одному мне ведомое и необходимое я был напрочь глух к тому, что сделал этот человек. К тому что он искал и, теперь я это знаю наверное, нашел.

Но здесь нужно коротко отступить в прошедшую зиму, в Мюнхен, в Residenz-Hall, где мне довелось послушать скрипичные концерты Моцарта в исполнении... впрочем, последнее и не очень-то важно в этой истории.

Важно то, что концертный зал этот, построенный местными бюргерами пару-тройку сотен лет назад в качестве резиденции для тогдашних правителей Баварии и, одновременно, в качестве главной пивнушки, где господа имели возможность жракать своих жареных свинок, принимая попутно важные посольства, - концертный зал этот имеет мягко сказать необычные акустические свойства, чтоб не сказать, что совсем никаких не имеет.

Размеры его таковы, что звуку там опереться просто не на что. А если и появится у него желание все же долететь до стены и возвратиться обратно, то едва ли у него это получится даже в виде эха, потому как стены там все так или иначе заглушены, либо гобеленами, либо геометрией, либо еще как...

Другими словами, когда начался Моцарт, я сразу понял, что попал, потому что верхних нот в звучании оркестра вовсе не было, а солирующая скрипка казалась даже и не скрипкой вовсе, а скрипочкой, что ли... от маленького слова "скрип". Потому что именно это слово лучше всего характеризовало звук, который тщилась она принести в этот мир, привстав на цыпочки перед оркестром.

Волна страшнейшего разочарования накатила на меня, знатока, типа, звука, от того убожества, что я услышал там, в Residenz-Hall города Мюнхен.

И барахтался я в этой волне минуты три-четыре, а потом вдруг сразу обсох. И бросило меня, натурально, в жар от того, что я услышал там, в Residenz-Hall города Мюнхен.

А услышал я там впервые то, о чем, вроде бы даже с пониманием, рассуждал на форумах, и в компаниях, и "тихо сам с собою" - услышал "тело звука". И понял, что именно за этим ускользающим от меня ощущением я гонялся, кружа по улицам разных городов, вслушиваясь в звуки уличных музыкантов. Верхним чутьем улавливая в них что-то важное и необходимое для меня, но что-то, чего я определить не мог. Так животные ищут целебные травы...

И главное, что характеризовало этот вовсе не летящий, не переполненный эмоциями моцартианский звук мюнхенского розлива, - главное, что правило в этом приглушенном, лишенном милых моему сердцу и слуху контрастов, звуке, - главное я бы назвал "свободой".

Это была свобода тяжеловатого, волглого утреннего тумана, клубящегося над рекой... Это было, как мне показалось, невероятное сочетание=одновременность пушкинских "покоя" и "воли". Описать это трудно. Но, как оказалось для меня, трудно и расслышать. И уж совсем не возможно придумать, представить себе...

Спустя какое-то время, вернувшись домой и включив свою систему, переслушивая динамики, я с тоской вспоминал те "покой" и "волю", что посетили мою бедную головушку в Мюнхене. Я слушал все свои искусные, вроде бы, экзерсисы и понимал, как много там звуков, которые мне казались такими важными и нужными для понимания и чувствования, а на поверку оказались абсолютно избыточными, как перья в прическе провинциальной кокотки. Тогда я понял для себя, что недоигранные звуки куда меньше губительны для музыки нежели переигранные.

И вот тогда я впервые услышал Кондо, когда мне его поставили в студии на Таганке. Как будто хлеба преломил и запил водой ключевой.

Акустика великого японца не разукрашивает звук, не расфуфыривает его "для эффекту", не пытается вообразить что-то, приодеть. Она не хочет понравится. У нее другие задачи. Она стремится проявить звук, перевести его с горнего языка на тот, что доступен нам... В ней нет кокетства, она не хочет ничем казаться. Наверное, в чем-то она похожа на молитву...

С таким вот "багажом" я и отправился по первому же зову к Мише, распотрошившему по разным поводам несколько кондовских динамиков. И, конечно, не пожалел!

Принцип построения этих динамиков - это максимальное уплотнение всех крепежных систем, склеек и соединений. Даже серебряный диффузорчик пищалки и тот не звучит сам по себе. По нему пальцем ведешь, как по листу тетрадной бумаги - легкий глуховатый шорох и ничего более. В кондовских динамиках звучит только движение. Пока на них не подан сигнал они абсолютно мертвы, как марионетки в балагане.

Я не знаю, как он заставлял их играть... Притом так играть...

- Впрочем, - вспомнил вдруг я, почесывая бездумно за ухом Ваську из семьи Ураковых, урчащего от удовольствия, - ученые до сих пор не знают как, каким образом коты умудряются извлекать из своего нутра это удивительное, умиротворяющее, целебное мурчание. Вот ведь...

Сколькому еще учиться, да... Будет не скушно. Живем...